Итальянская газета «Tempi» побеседовала с пережившим Геноцид армян 95-летним Васкеном Памбакяном. Интервью стало частью крупного раздела о Геноциде.
Памбакян родился в Смирне (нынешнее турецкое название – Измир; в итальянском до сих пор используется исконно греческое – ред.). Двухлетним ребенком он видел пожар в Смирне – истребление христиан в сентябре 1922 года, которое унесло его отца. С матерью, сестрой и двумя братьями он попал в Грецию.
Детство в барачном поселке в Пирее оказалось самым счастливым временем в его жизни, полным любви, счастья и беззаботности. «Но сегодня, когда я думаю о тех годах, зная, что на самом деле тогда происходило, мне становится так грустно, что я чувствую вину за прежнее свое счастье. Потому что я понимаю, какими ужасными для матери были эти годы», - говорит Памбакян.
Памбакяну сейчас 95, он живет в Италии. Когда ребенком он ходил с матерью в поле собирать коренья, «из которых годами состоял наш обед», он не помнил, как оказался в Греции:
Помните ли Вы исход из Смирны?
Нет, откуда? Мне было всего два года. Я родился 5 января 1920 года, и если до того Смирна испытала только отголоски Геноцида, то только потому, что в городе жило много европейцев. Там находилась большая часть иностранных консульств.
Но потом настал сентябрь 1922 года…
Турецкое правительство и военачальник Кемаль, будущий Ататюрк, решили завершить этническую чистку и изгнать греков и армян и из Смирны, которую называли «городом гяуров». Они отважились на резню даже в самых «европейских» зонах – потому, что мировые державы не отреагировали на погромы в армянской Анатолии.
Что произошло с Вашей семьей?
Увели моего отца Оника, которого я не помню. Всех мужчин старше 18 лет забрали. Моя мама, которая была вынуждена оставить дом и аптеку, реквизированную властями, укрылась в порту, со мной на руках, с моими двумя братьями и моей сестрой. 30 сентября, когда кварталы христиан предали огню, мы отплыли в Грецию. И здесь мы спаслись. Но давайте больше не говорить о прошлом.
Почему?
Потому что сейчас мы на пороге 100-летия Геноцида. 100 лет спустя не осталось ни одного живого свидетеля, который смог бы все вспомнить и рассказать. Но этого больше и не нужно, потому что за эти 100 лет в газетах вышло 100 тысяч статей о том, что произошло. Вышли тысячи книг, существуют тысячи документов, которые все доказывают. И все же…
Все же?
Вы, журналисты, должны заявить, что весь мир до сих пор остается безразличным, а Турция упорно не хочет признавать вину предыдущих правительств, как это сделала, например, Германия, признав вину Гитлера против евреев.
Чего бы Вы хотели к 100-летию?
Я хотел бы, чтобы Турция перестала отрицать то, что все знают и что называется Геноцидом. Еще хотел бы, чтобы многочисленные правительства, знающие о том, что произошло, заявили об этом в полный голос, не боясь дипломатического давления Анкары.
Что для Вас означает это столетие?
Столетие Геноцида для меня означает несмолкающую боль. Боль, которая становится еще острее, когда говорят: «Правда была трагедия? Была, но это все же не Геноцид». Или: «Погибли не полтора миллиона, а всего 300.000». Или же: «Во время войны погибло и немало турок».
Заместитель начальника аппарата правительства, Сандро Гоци, решил не говорить о Геноциде, мол, «не правительствам решать, что произошло 100 лет назад». Если Турция до сих пор занимает отрицающую позицию, есть ли вина и у Запада?
Весь официальный Запад проявляет безразличие. Президент Соединенных Штатов каждый год в своей речи говорит о гибели полутора миллионов армян. Но слова «геноцид» он никогда не произносит.
Можно ли, по-Вашему, простить Турцию за то, что она сделала?
Кого-то прощают тогда, когда он признает, что сделал что-то, за что нужно простить.
Разговоры о вступлении Турции в Евросоюз остановились с 2006 года, но вскоре могут возобновиться. Что Вы об этом думаете?
Страна, которая решила постепенно оставить свои османские привычки, которая прилагала и прилагает усилия для того, чтобы быть похожей на Европу, должна понять: мало просто снять феску и надеть шляпу. Или разрешить женщинам ходить с непокрытой головой. Нужны совсем другие изменения.
Какие?
Прежде всего – признать, что у каждого народа и человека есть достоинство, которое нельзя попирать. Если это поймут, все остальное встанет на свои места.
