Ани был средневековой столицей Армянской царства, на северных «рукавах» Великого Шёлкового пути. Это был крупный город с населением в  100 тысяч человек, известный как Город тысячи и одной церкви. Сейчас собор и церкви Ани, заброшенные,  теряются среди чахлой от зноя травы, пишет путешественник Пол Салопек в статье, опубликованной в National Geographic.

«Об армянах здесь даже не упоминают», - говорит мой проводник, курд Мурат Язар.

Так и есть. На информационных щитах, которые поставило турецкое правительство – ни слова о том, кто построил Ани. Холм Цицернакаберд – зов о памяти. Ани стал памятником забвению.

«Я уверен, что в истории человечества не случалось ничего ужаснее», - писал Генри Моргентау, посол США в Османской Империи.

Власти Турции до сих пор отрицают «так называемый геноцид армян». Их версия выглядит следующим образом: идеи систематического уничтожения армян не было, жертв было менее 600 тысяч. А многие армяне, по сути, изменники – многие из них перешли на сторону Антанты, русской армии.

Выступать против официальной точки зрения до сих пор  небезопасно. Хотя преследования и прекратились, власти Турции считают слово «геноцид» провокацией и оскорблением нации. Те, кто затрагивали тему жестокостей против армян - даже такие известные личности, как лауреат Нобелевской премии Оран Памук – сталкивались с обвинениями в оскорблении турецкого государства.

В Диарбекире я провожу интервью в армянской церкви, вновь открытой - как мелкий шажок навстречу турецко-армянскому примирению. Ко мне размашисто подходит человек. «Вы признаёте геноцид?», - спрашивает он и смотрит мне в глаза.

Я удивлён. Я работаю, объясняю я ему.

«Мне всё равно», - отвечает он. «Вы признаёте геноцид или нет?».

Я опускаю ручку. Он повторяет свой вопрос раз за разом. Вы ведь человек, а не призрак, говорит он мне.

«Никогда не забывайте». Но мы, конечно, в конце концов забываем.

Хосров Франгян живёт в одном из городов недалеко от Еревана. В доме не холодно, но он закутан в одеяла. На голове – вязаная шапка, на руках – шерстяные варежки. Ему 105 лет. Он один из последних очевидцев армянских погромов. Этих стариков, которых осталось так мало, сейчас чтят как национальных героев. Потому что они – одни из  последних живых звеньев с преступлением 1915 года. Они – живой отпор отрицанию. О том, что видели, они рассказывали уже так часто, что их рассказ кажется сухим и повседневным. 

«Мне был пять, когда пришли турки. Они погнали нас на гору». 

Франгян был на Муса-Даге. Армяне там держались  40 дней, пока их чудом не заметили французские корабли.

«Сады! У моего деда были инжиры – каждое дерево по 5 метров. Хочу сейчас попробовать эти плоды.  И бананы, выращенные дедом. Хочу помнить, какие они на вкус!»

Дочь Франгяна, сама уже немолодая, качает головой. Извините, он перепутал, говорит она.

Но Франгян не перепутал. Я был на его родине, в провинции Хатай. Я видел сады, утопающие в апельсинах и лимонах. Это настоящий субтропический рай.

Я иду просёлочной дорогой мимо заброшенных армянских домов без крыш, мимо мёртвых садов. Мимо церквей, превращённых в мечети. Сажусь в тень орешника – детища сгинувших в маршах смерти сто лет назад.

«Мы воевали с армянами, многие погибли»,  - говорит Салех Эмре, седой староста села Ташкале. И тихо добавляет: «Наверное, так было нельзя. Это был их дом».

Из жандармов, которые выполняли грязную работу за османцев, курды стали гонимым меньшинством. Это связывает многих из них с армянскими соседями, которых давно уже нет.

Семья Эмре за копейки купила земли у армян, говорит он сам. И называет города, где раньше в большинстве жили армяне: Ван, Патнос, Агры. Сейчас там осталось по нескольку армян или не осталось вовсе.

Я приезжаю в Ереван 24 апреля, к 100-летней годовщине геноцида. Город – в плакатах. Один – цифра 1915 из сабли, ружья, топора и noose—и. Другой – турецкая феска и усы, слитые с усами и чёлкой Гитлера. Самый тихий символ – и самый пронзительный  – незабудки. Миллионы лепестков и изображений – на улицах и в парках Еревана. «Я помню и требую.

Но требую что?

Епископ Гюмри Микаэл Аджапахян: «В Армении нет ненависти к туркам. Мы ничего не имеем против простых турок. Но Турция должна сделать всё – всё – чтоб залечить раны».

Рубен Варданян, миллиардер и филантроп: «Сто лет спустя мы победили. Мы выжили. Мы сильны. Поэтому следующий шаг – это сказать спасибо, отблагодарить тех, кто нас спасал, в том числе турок. Сто лет назад кто-то из их предков спасал наших. Мы должны свести эти истории воедино».

(Варданян учредил премию «Аврора» – для неизвестных героев, спасавших людей от геноцида).

Самая невероятная историю, что я здесь услышал, рассказал мне молодой армянин.

«Я был совсем маленький, может, мне был год. Я умирал в больнице. Говорят, у меня была пневмония. Доктора ничего не могли сделать. Турчанка (вероятнее всего, азербайджанка - ред) в материнском отделении увидела, что моя мать плачет. Она попросила меня подержать. Она взяла меня за ноги и наклонила к себе. Как будто сама рожала меня заново. Она так сделала семь раз, читая молитвы».

И?

«Мне стало лучше», - говорит он. «Эта турчанка спасла мне жизнь».

Эту историю Ара Кемалян, солдат, рассказал мне в пограничных окопах, под пыльным жёлтым небом. Армяне до сих пор называют азербайджанцев названием врага – турок. Так и Кемалян называет азербайджанку-акушерку.

«Я всегда держу огонь в кухне», – говорит Ваандухт Варданян. Дом её – у границы, смотрит прямо на Ани. «Хочу показать туркам, что мы всё ещё живы».

Я поднимаюсь на холм  у её дома и вижу, как из автобусов выходят армянские туристы, посмотреть через ущелье на Ани. Я смотрю тоже. Я вижу место, где я стоял несколько месяцев назад, по другую сторону ущелья.

Жители приграничного села Багаран в Армении поставили у границы с Турцией огромный крест, который вечером зажигают электрическим огнём. Он смотрит на турецкую сторону, а  сельчане поют песни памяти и жизни.

Старинные перекрёстки путей между Турцией и Кавказом стали миром духов».