Текущие проблемы Турции отчасти связаны с прошлыми успехами, которые не дают властям трезво оценивать ситуацию и принимать адекватные решения, пишет на РБК главный директор по экономическому направлению ИЭФ Марсель Салихов.
Турецкая экономика начала постепенно замедляться еще в 2015–2016 годах. Нижней точкой этого замедления стало второе полугодие 2016 года, сразу после попытки военного переворота. Путч показал, что относительную политическую стабильность в стране не стоит воспринимать как данность, а последовавшие массовые репрессии — что демократические свободы в современной Турции тоже достаточно условны. Это привело к краткосрочному снижению курса лиры.
Однако события 2016 года совпали с ускорением мировой экономики и притоком капитала на развивающиеся рынки. На фоне нулевых процентных ставок в основных валютных зонах инвесторы с готовностью вкладывались в более рискованные страны. Глобальный прилив капитала приподнял и турецкую лодку и, казалось, подтвердил правильность проводимого Эрдоганом курса.
Сделав неправильные выводы из происходящего, турецкие власти в 2017 году попытались ускорить экономику путем резкого увеличения расходов бюджета и массовой раздачи государственных гарантий корпоративному сектору. Результат оказался впечатляющим: рост ВВП составил 7,4%. Однако подобный трюк невозможно часто повторять — следствием бюджетной накачки стало увеличение инфляции, которая с начала 2017 года устойчиво превышала 10%. Центральный банк, в свою очередь, не пытался компенсировать увеличение госрасходов мерами денежной политики — процентная ставка до июня 2018 года оставалась неизменной, ниже инфляции. При этом Турция сохранила значительный дефицит по текущему счету — в пределах $45–55 млрд за год. Это означает, что стране необходимо привлекать новый капитал в этом размере, а также постоянно рефинансировать имеющуюся внешнюю задолженность. Фактически курс лиры во многом определяется настроениями мировых финансовых рынков. В 2017 году казалось, что рынки готовы смириться и с массовой бюджетной накачкой, и с постепенной утратой независимости Центрального банка, и со все более эксцентричными заявлениями Эрдогана.
Тут надо отметить, что экономические воззрения турецкого лидера представляют собой эклектичную смесь веры в полезность отрицательных реальных процентных ставок, расчета на эффективность грандиозных инфраструктурных проектов за счет бюджета и нежелания признавать внешние финансовые ограничения. В рамках этих представлений снижение курса национальной валюты связано не с качеством проводимой политики, а с попытками «западных неоколониальных сил» навредить Турции.
Первые угрожающие признаки появились в апреле, когда на фоне укрепления доллара США и валютного кризиса в Аргентине курс лиры к доллару снизился на 20%. Это можно было бы списать на нервозность перед предстоящими в июне президентскими выборами. Однако на выборах уверенно победил действующий президент, и политическая неопределенность была снята. Новый политический цикл начался с резкого ухудшения отношений с США из-за дела американского пастора Эндрю Брансона, который с 2016 года находится в Турции под стражей по обвинению в связях с террористами. Отказ от освобождения пастора привел к введению санкций — в августе президент США Дональд Трамп вдвое повысил пошлины на турецкие сталь и алюминий. Эта «последняя соломинка» оказалась чрезмерно тяжелой и обвалила валютный рынок Турции.
Причины текущего краха связаны с тем, что турецкая экономика не может выдержать одновременного сочетания трех негативных факторов: 1) хронических внешних дисбалансов и постоянной необходимости привлечения внешнего финансирования; 2) растущего недоверия инвесторов к качеству проводимой экономической политики; 3) усиления конфликтов с западными странами, в первую очередь с США. Боливар не выдержал троих.
